Голос у Гамаюновой, как ни крути, был поставлен превосходно.

и веснушки певца также казались Нелли знакомы. А само лицо, пожалуй, нет, право, не ошиблась ли она?

локоны Лидии задорно качались в такт музыке: Ивелин не сводил с нее глаз.

тенор певца делался все чувствительнее. Курносный нос, осыпанный веснушками, оборотился в профиль. Индриков! Тот, что проигрался в тот карточный вечер у Венедиктова, проигрался в дым!

В голосе Гамаюновой плескалось торжество.

немудрено, что Нелли не враз Индрикова признала. Простодушное лицо его сделалось как-то вострее, словно кожа сильнее на нем натянулась, крылья носа и губы странно утончились. В отличье от Ивелина, вид его, впрочем, дышал отменным здоровьем.

Отец Модест неслышно приподнялся со стула и прошел по вощеному паркету к трехстворчатому окну.

Индриков галантно склонился, переворачивая для Лидии страницу.

Лидия расхохоталась, сама себя перебив.

Нелли поймала взгляд Роскофа, и тот улыбнулся ей одними уголками губ.

воодушевлялся Индриков.

Лидия заиграла усерднее.

Голос Индрикова взлетел энергически.

Лидия рассмеялась, отталкиваясь от клавир на крутящемся табурете. – Экая прелесть, это вить эклога! Поют поселянин и поселянка на лугу.

Ивелин, отец Модест и Роскоф встретили конец эклоги рукоплесканиями, к коим, помявшись, присоединилась и Нелли.

– А теперь знакомьте меня с Вашими друзьями, Алексис! – воскликнула Гамаюнова. Сияющие ее черные глаза остановились на Роскове и расширились вдруг, отпрыгнули к отцу Модесту, словно испуганные зверки, скользнули по Нелли. Бледность залила лицо Лидии.

– Давний знакомец мой Филипп де Роскоф, дворянин из Франции, – радостно отозвался Ивелин. – Макар Игнатьич Шемаханский, помещик Тверской губернии. Наконец, юный наш друг Роман Сабуров, недоросль.

– Представлю в свой черед Федора Индрикова, – отозвалась Гамаюнова деревянным голосом. – Жаль, что уж он должен ворочать ноты господину Безыменскому, нето б остался с нами еще.

– Душевно бы рад, моя повелительница, да, право, не могу, – Индриков принялся свертывать ноты в трубу.

Отец Модест, пройдя до средней створки окна, остановился, поворотясь к окну в профиль.

Раскланиваясь на ходу, Индриков юркнул в двери так резво, что лакей едва успел их растворить перед ним.

– Теперь может поговорить средь коротких друзей, – Роскоф отчего-то дотронулся до своей щеки. – Вить люди сторонние нам, право, ни к чему.

– Боюсь, не такой уж и сторонний человек господин Индриков, – сквозь зубы проговорила Нелли. – В последнюю встречу нашу он проигрался в дым Венедиктову, хотел топиться в Неве, а нынче свеж, как розан. Не стоило б давать ему уйти.

– Что ты плетешь, девочка-мальчик? – Грудь Лидии тяжело вздымалась, выступая из голубых кружав. – Жаль, не скормили тебя тогда асаккам, а только сейчас мне и пугаться не след! Посередь Москвы в собственном дому я от вас безопасна! А Индриков тебе дался вовсе зря, тогда проигрался, после отыгрался, экое большое дело!

– Будто тут беленою кто накурил! – Ивелин кинулся к Лидии. – Уж наверное мои друзья не хотят причинить тебе беспокойства, душа моя, хоть и мелют невнятно. Не угар ли от камина, надо б кликнуть слуг! С чего зовешь ты юного Романа девочкою?

– А Роман и впрямь девочка, о коей Ваша голубиной души подруга только что пожалела, что не бросила ее на съеденье диким тварям наподобие крокодилов, – усмехнулся отец Модест. – Она б так и сделала, да некто иной запретил.

Лидия взглянула на отца Модеста так, словно намеревалась его укусить. Нелли засмеялась: вот дурища-то! Не сообразила сразу отпираться при Ивелине, теперь готова лопнуть со злости.

– Нето странно, что я девица, а то, что возлюбленная Ваша – старуха, – Нелли насмешливо медлительною походкой приблизилась к Ивелину и Гамаюновой.

– Друг мой, оберегите меня от сих умалишенных, – молящим голоском обратилась Лидия к Ивелину, касаясь ручкою его рукава. Опомнилась теперь, подумала Нелли.

– Господа, неужто вы и впрямь лишились всякого разумения, мальчик или девица сие дитя, только оно бредит! – в великой тревоге воскликнул Ивелин. – Столь юная особа, как мадемуазель Гамаюнова, мнится ему старухою!

– Как же нам такое понять, Алеша, коли мы все помешались разом, – улыбнулся Роскоф. – Тебе, поди, известно, что помешанным надобно угождать, дабы они не впали в опасное буйство. А ты выполни одну просьбу умалишенных людей, решительно безобидную, так мы и уйдем отсюда, даю в том слово.

– Не слушайте его! Не слушайте! – Лидия вцепилась в камзол Ивелина обеими руками, не примечая, что раздирает кружева.

– Так вить просьба-то самая невинная, Алеша, дама напрасно напугана, – настаивал Роскоф. – Нето гляди, в буйство впадем. Един безумец в Дрездене затоптал о прошлый год ногами десять человек, а еще перекусил горло двоим – полицейскому и почтенной старушке купеческого сословия. А нас-то трое. Прояви благоразумье! У дамы припадок истерический, что весьма понятно, вся надежа на тебя.

– Больно складно ты говоришь для безумного, – у Ивелина дрожали губы.

– Так ты только просьбу мою выслушай, мигом поймешь, что я душевнобольной, – парировал Филипп.

– Так в чем твоя просьба? – спросил Ивелин, силясь обнять Лидию, но та не давалась в волнении, конвульсивно сама за него цепляясь.

– Помнишь, говорил ты, что красавица спросила тебя, согласился б ты состариться ради долголетия ее красоты? – спросил Роскоф настойчиво.

– Ты глумишься над сокровенными тайнами моего сердца, выставляя трепетные секреты напоказ! – Ивелин вспыхнул.

– Так я ж умалишенный, Алешенька. Коли сомневаешься еще, так вот тебе и самое просьба. Скажи ей, чтоб отдала тебе годы младости обратно!

– Да ты ума лишился! – оторопело вымолвил Ивелин.

– А я о чем толкую? Алексис, опасное дело, глянь, как мы перепугали девицу! – Роскоф кивнул на Лидию, бившуюся в руках Ивелина. – Уж после вымолишь у ней прощенья за неучтивость, но только у тебя тут есть голова на плечах ноне. Посуди сам, какой вред от такого пустяка? Она сама ж согласится, когда очухается от испуги. Между тем нормальные люди не стали б такую нелепицу выторговывать. Значит, мы вправду умалишенные, а у нас в Бретани, как было мне семь годов, умалишенная соседка, особа прехрупкого телосложения, насмерть затоптала здоровяка мужа за то только, что не соглашался признать, будто голова у ней фаянсовая. Нас трое, так мы дюжину лакеев перетопчем, коли не ублажить! Никто не спасет, кроме команды с цепями, а покуда ту вызовут, что от тебя останется, равно как и от нее?!